ну что ж, поехали. в лос-анжелесе мало, кто знает, что ее настоящее имя - сания азар, девушка арабского происхождение, но родившаяся в назарете во времена, когда огромное количество арабов бежали с соседних стран на эти земли, чтобы найти работу. по всей видимости, у этих людей были проблемы не только с финансами, но и с концетраптивами, потому что дом семьи азар в те времена напоминал настоящий детский сад, где резвились четверо сыновей и две дочери. ну, как говорится - в семье не без урода, и нести это тяжкое бремя осмелилась только сания, время от времени пытаясь подтолкнуть к баловству и свою сестру [к несчастью, та еще зануда].
детям с малых лет приходилось подчиняться нормам корана, изучать религию и ходить в мечеть, где их родители, а в последствии и сами дети, совершали молитвы. покорность и послушание родителям должны были быть безоговорочными и беспрекословными, такими и были [практически], пока младшей из всех азар не исполнилось семнадцать лет.
сестра уже к этому времени гладила не только рубашки своего мужа, но и заметно округлившийся живот, старший сын вернулся из израильской армии, двое готовились к призыву, а вот с санией не торопились, потому что...ну потому что это сания - спорить со старшими, казалось, было смыслом ее жизни, за презрительные взгляды и драки не только с братьями не раз наказывалась, а об излишней упрямости и неисполнимости знало все родство и соседи, которых сания называла ходячей желтой прессой. несмотря на все это, отцу было, за что гордиться своей дочерью - она была хоть и не первой, но второй, в списке лучших учеников своего класса. занятия английского языка, как ни странно, были ее любимыми. новый профессор, прилетевший из америки, заставил санию буквально влюбиться в этот, совершенно не похожий на ее, мир - свободный, где никому нет дела на то, в чем ты одет, что говоришь, на кого смотришь и чем занимаешься. «она красит губы в красный цвет, соблазняет своим видом чужих мужчин и за это ее не закидают камнями?», как оказалось, нет.
и через три года, когда в дверь постучалось двадцать годков, в жизни сании наступил момент, когда она была бы рада груде камней, весом в полтонны, летящие прямиком в ее голову. родители, под давлением все тех же родственников, выдали вторую дочь замуж за безумно ревнивого, но состоятельного, дебила, который стал запирать ее в комнате до момента, пока сам не вернется домой с работы, запретил поступать в университет, который находился в самом центре израиля, оставлял на теле синяки за ее неосторожные взгляды в сторону других мужчин, за колкие фразы, за пыльный комод, за поздний ужин, за отказ ложиться с ним в постель; противный до дрожи кулак влезал в рот, затыкающий рвущийся наружу крик - со временем она стала благодарить бога за то, что избавил ее от веры и любви.
своенравный характер девчонки и острая необходимость возразить мужу делали жизнь обоих еще невыносимее. об этом кричали все. каждая тварь из каждой чертовой щели. единственной поддержкой для нее оставалась сестра, отец старался не вмешиваться, мать винила во всем санию и причитала, что нужно чаще держать язык за зубами и подчиняться своему мужчине, тогда проблем будет меньше, а кто бы сомневался, в общем-то. но сания была бы не санией, если бы добровольно приняла вот это проклятое рабство; именно поэтому в день, когда благоверный в очередной раз прокрутил ключом в замочной скважине спальни, эта бессмертная и решилась на бегство, разбив окно, прихватив с собой документы, деньги мужа и осознание того, что после этого поступка родных у нее больше не будет. она оставила на кровати маленькую записку: «ангелы будут проклинать меня, отец будет стыдиться, я стану слезами моей матери, но даже последняя наивная идиотка не сможет быть счастлива с тобой, подонок. я готова понести любое наказание бога. мне, наверное, жаль.» и, накинув на голову платок, покинула сначала свой дом, а потом и страну.
испуг блокировал действие и внушал чувство уязвимости, она не смела смотреть людям в глаза, боясь столкнуться взглядом с кем-то из знакомых, до момента, пока самолет наконец не приземлился в лос-анжелесе. в безумном лос-анжелесе. таком же безумном, как и сания. терроризируя прохожих вопросами, к вечеру ей удалось добраться до какого-то дешевого мотеля в сомнительном районе - местная шпана кружила возле входной двери, распивала напитки, о существовании которых азар и знать не могла; в этот момент девушка ускорила шаг и сильно зажмурилась, словно это могло помочь ей расщепиться на атомы и незаметно проследовать к администратору, но не случилось. грубая мужская рука схватила ее за локоть, а после она почувствовала, как с головы слетел платок. «отпусти и верни то, что тебе не принадлежит. это не твой цвет, в следующий раз попробуй розовый и не забудь подкрасить ресницы», с заметным акцентом, с недовольным прищуром. ай, азар ничего не учит. баба, начисто лишенная инстинкта самосохранения, ориентированный на защиту человека в критических ситуациях. в момент, когда она затылком резко врезалась в каменную стену мотеля, кто-то ударил здоровяка по морде, да так, что сания невольно взвизгнула и, не долго думая, пнула мужика в пах, забрала платок и быстро забежала к администратору, зная, что спаситель все еще шел за ней; шел за ней, пока она не скрылась в своем номере, чтобы перевести дух. охрененное путешествие. даже нормально сбежать не может. даже поблагодарить человека за помощь не может. ложись спать, дурочка.
время шло, этот захолустный мотель стал для сании новым домом, джордж, душка-владелец, успел прикипеть душой к ней, платил небольшие деньги за уборку номеров клиентов, познакомил со своей старшей дочерью, которая показала девушке маленькую часть лос-анжелеса, потеряла и нашла ее в мексиканском квартале, охренела с того, что не пришибли, научила пить текилу [а потом еще много чего], ну и помогла устроиться на работу в бар, где работал ее парень; терпеливый наставник обещал сделать из сани настоящего алкоголе-мешательного профессионала, она и не возражала. азар начала новую жизнь - запрятала платок вглубь старого шкафа, чтобы забыть о прошлом, перекрасила волосы, сменила имя на вэйверли стэнтон и преступила к спаиванию несчастных людей. для каждого клиента особенный напиток, под его настроение, применяя еврейское правило - не доливать всяким мразям и переливать любимчикам. таких было не слишком много, а распознать их было проще простого - не задавали лишних вопросов, много говорили о себе и оставляли неплохие чаевые. отдавать себя таким клиентам было не жалко, наоборот, а вот что касается мразей, то им приходилось улыбаться. да-да, именно такой натянутой улыбкой, с желанием засунуть рюмку в одно место, и им ведь абсолютно плевать, что у тебя вторая смена и до сна, как пешком до китайской республики. для таких персон в шейкере мешалось то, что мешать, в общем, не стоило.
две тысячи восемнадцатый год. вэйверли двадцать семь и она заебалась. хозяйка съемной квартиры в сотый раз напоминает о задолжностях и грозит выселением, из-за работы без выходных вив, кажется, надолго попрощалась со своей постелью, чуть было не загремела за решетку, когда, будучи не в настроении и, получив предложение заняться сексом за деньги в туалете бара, разбила о голову жирного мудака «pusser’s» пятнадцатилетней выдержки, не заводит серьезных отношений, отчего часто слышит вопрос от представителей противоположного пола, не лесбиянка ли она [лжет, что так оно и есть, чтобы скорее самоустраниться]. кажется, ангелы, все же, прокляли азар...стэнтон...да неважно. life sucks, yeah.